ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ

В университетские годы я любил делать литературные зарисовки, которые затем читал своим друзьям на вечеринках. Вот две из них, которые у меня сохранились.

«На семинаре по политэкономии.

- Можно ли построить коммунизм в одной стране? Смотря как ставить вопрос.

Он пожимает плечами, морщит лоб и разводит руками.

- Вопрос можно поставить теоретически и практически.

Нагибается к Якунину и говорит:

- Теоретически можно построить коммунизм в одной стране? Можно ведь, а?

Вдруг он от него отскакивает, как бы получив удовлетворительный ответ от бедного Миши Якунина.

- Можно! Ведь конечно можно! Теоретически... хе, хе, все можно!.. Здесь он хитро подмигивает, закуривает широким жестом и вообще намекает, что в этом месте лежит похороненной острота.

- А практически нельзя! - он опять говорит одному Якунину.

- Практически, практически это очень трудно.

Якунин сидит как изваяние, неподвижный, даже записывать перестал.

- А вот социализм можно! - он опять отскакивает от Якунина.

- Это не то, что коммунизм!

И усмехнулся себе в усы.»

«На лекции по теории относительности.

Мандель (зажигает папиросу): Тензорную алгебру вам читал Мюнц; я могу вам ее не читать?

Витохин: Конечно, не надо.

Сима Синельщикова (очень пассивно): Не надо, не надо, зачем повторяться.

Карпов (раздраженно): Но не все слушали Мюнца!

Сима: Да, конечно! Надо! Ну, еще бы, надо!

Фунштейн (берет слово): Видите ли, это два факультативных курса, которые должны идти параллельно (он рисует пальцем на скамейке две параллельные линии), и каждый из них должен быть самостоятельным и закругленным (он это показывает руками). Кроме того, есть товарищи, которые желают слушать Ваш курс, не слушают Мюнца, и такая постановка вопроса лишит последних возможности вообще слушать Ваш курс.

Он закончил, сделав необычайно сложную фигуру руками.

Сима (громко): Есть еще одна причина! (Кокетничает). Ну, конечно, не то, чтоб сдавать меньше. (На ее лице появляется румянец).

Мандель (зажигает папиросу): Пусть еще два - три человека выскажутся.

Борис Бронштейн: Завтра созовем производственное совещание и этот вопрос обстоятельно обсудим.

Сима: У меня есть мнение! Мы завтра это решим на производственном совещании.

Фишман: Я думаю, что надо пропустить то, что Мюнц читал. Я должен добавить, что Мюнц решительно ничего не успел прочесть из тензорной алгебры.

Мандель (затягиваясь дымом): Завтра решите и мне скажете.

Сима (смотрит на него широко раскрытыми глазами): Хорошо!

(Длинная пауза, во время которой Мандель зажигает папиросу и затягивается дымом).

Мандель: Понятие о времени я вам читать не буду!

Старчак (очень строго): Позвольте, позвольте, почему?!

Мандель (медленно затягивается дымом): Это можно прочесть в любой популярной книжке.

Фунштейн (берет слово): Было бы очень важно, если б Вы об этом вопросе упомянули, тем более, что надо принять во внимание сказанное раньше, что есть товарищи, которые Вас слушают и не слушают Мюнца, и, вообще, независимость курсов, параллельность...

Мандель (зажигает папиросу и затягивается дымом): Пусть еще два - три человека выскажутся».

Теперь расскажу о главном своем литературном детище, которое я написал на 3 курсе университета.

В университете у меня было много друзей и, по-моему, меня по-своему полюбили. Я был компанейским, и, как мне казалось, остроумным, хорошо учился (закончил университет "с отличием"), был безотказен в помощи товарищам. Но все это были мои приятели, не более. Были же и два друга, которых я особенно любил и, как поется в песне, надеюсь взаимно. Это Сергей Анитов и Леонид Демченко. О первом я уже говорил, а Леня был для меня богом. Вот о нем я и сочинил рассказ. Приведу его по оригиналу, который у меня сохранился.

«Влюбленный друг»

Мой друг лежит на кровати, а я сижу подле. И все потому, что моего друга я очень люблю. Глаза у него открыты и блестят, как капли янтаря. Он влюблен всем сердцем и говорит много тоже потому, что влюблен, а влюбленные, знаю, или много говорят, или же совсем молчат. А он говорит. И вообще очень счастлив. Счастливее его я еще не видел. И даже я сегодня счастлив, потому, что мой друг лежит на кровати, а я сижу подле и смотрю на него. И мне хорошо. Он так счастлив, что не знает, что делать. Он закрывает глаза и говорит, что от любви сойдет с ума, а я ему верю. Я ему во всем верю. От такой любви можно действительно сойти с ума. Я бы не выдержал. Но он выдерживает. Он сильный.

Он уверен, что сегодня ее опять увидит. Вчера он ее видел. Вчера она была лучше, чем когда бы то ни было. Сегодня она будет еще лучше. Сегодня она будет бесподобной. Чарующей. И не знаю даже, как он пойдет к ней в таком влюбленном состоянии. Что-то меня тревожит. Чего-то я боюсь. По-моему, как-то неприлично. А уйдет? Как уйдет от нее? Но все же я ему завидую. Он такой влюбленный!

Вчера он ее ждал целых полчаса. И ему было очень трудно сидеть на одном месте. Ему казалось, что вот-вот она придет. Вечер был теплый и подходящий для любви. А когда она пришла, он думал, что не выдержит, потому что сердце стало сильно биться. И он побледнел. Он взял ее за руки, и по телу пробежала дрожь. Он сжал ей руки до боли и долго их не выпускал. А она улыбалась и говорила, что его любит, что никогда, ну, конечно, никогда она не перестанет его любить.

Мой милый друг. Он лежит сейчас на кровати и припоминает эти слова. Нет, не просто эти слова, но так, как она их произнесла. С открытым и серьезным лицом и нежным, как утро, подбородком. Зубки у нее белые, как снег, и лоб светлый, как лунный круг. На нижней губе играл отблеск какого-то отражения. А глаза были ясны и открыты. Глаза! Только ради них стоило бы умереть. И он закрывает лицо руками.

Какая любовь! Я тоже ее полюбил. Она такая славная: мой друг сходит с ума от любви.

Впервые он ее увидел на вечере и не знал, что делать. Она была так красива, что все смотрели и говорили: " Как она красива!" Но никто не решался пригласить ее на танцы. Потому, что каждый боялся, что его заметят. А с ней бы непременно заметили. И они выбирали других девушек. И с ними танцевали. И они действительно мало выделялись. А она танцевала все время с одним, который ей надоел, потому что это один и скучный. А она была веселого нрава. И смеялась. И ее смех приводил всех в восторг. И все говорили: "Она обворожительно смеется!" И все время смотрели на нее издалека.

А мой друг после этого вечера перестал походить на себя: он влюбился. Он лежал на жестком матраце и думал: "Таких ножек, как у нее, я не встречал". И вообще, ему надо с ней познакомиться. Он попросил познакомить его с ней своего близкого приятеля, который ее знал. Приятель был очень близкий, потому что он его постоянно угощал папиросами. Приятель сказал, что это доставит ему огромное удовольствие.

На следующем вечере к ним подошел мой друг. Но очень неудачно выбрал время. Потому что приятель как раз рассматривал орнаменты на порталах входа. И был очень увлечен. И повернулся к моему другу спиной. Лицом он больше к нему не поворачивался. И моему другу стало неудобно. Ему стало стыдно. Он ушел, и сердце его оказалось разбитым.

А девушка на этом вечере как раз была бесподобна. Она танцевала, и на ее тонкой талии ложились совсем крохотные складки. Когда она делала "рa", эти складки исчезали. Мой друг не выдержал, подошел к ней и пригласил на следующий танец. Она сказала, что она так утомилась и что она, ну, просто не может, и наградила его такой милой улыбкой, что другой остался бы доволен. Но мой друг был убит и колени у него дрожали, а горло сжал спазм. Он извинялся, но это так трудно было понять, что она догадалась. У нее было очень умное лицо, хотя она была на редкость молода.

Он сел на скамейку и решил смотреть на землю. А на людей не смотреть. И поэтому все его заметили. И так как он хорошо танцевал, все спрашивали: "Почему он не танцует?" И самый умный сказал, что у него подметка отпала. На самом деле в его душе что-то страшно жгло. Он решил, что если она ему второй раз откажет, он будет несчастнее самого себя. Потому что несчастнее его уже нет. Но она и второй раз ему отказала. Она сказала, что обещала уже танцевать. И даже улыбкой его не наградила. Он ушел и всю ночь не спал. А на завтра я ему сказал, что он влюблен. Он ответил, что он сам это знает. Я сказал, что он сильно влюблен. Он кивал головой и был несчастен.

Мой бедный друг. Полтора месяца он страдал, и за все время к нему не заглядывал луч надежды. Ему так было тяжело. Мне было легче, потому что говорил много. И все умные вещи. Я ему говорил, что любовь это нечто, что я отказываюсь понимать, что это что-то, требующее тщательного рассмотрения, прежде чем брать на вкус. Он говорил, что ему становится хорошо, смотрел на меня и дивился, откуда я все это знаю.

А я все это выдумал.

Однажды он бродил по коридору мрачный, как непогода, и думал о ней. На лице лежала глубокая осень, а в душе зияла пустота. И он думал, что если бы ее сейчас увидел, он был бы счастлив. Ему тогда было бы совсем хорошо. Но сейчас ему неважно. Сейчас он разбит. И в голове все что-то перепутано. И ничто не на месте. И он сел. И услышал вдруг знакомый голос ее подруги. Она также заметила его и быстро к нему направилась.

"В жизни так много смешного, - она сказала, - что вот бы села рядом и целый день бы смеялась!"

И она села рядом. И залилась громким смехом.

- Ну вот, например, он не знает, какое счастье его ожидает. Но уже через пять минут он будет знать. Она замолкла и хитро на него посмотрела.

Мой друг сразу побледнел. И как-то странно щека вздрогнула. Но она этого не заметила. Она посмотрела вниз и увидела двойную складку на его брюках. И ей стало опять смешно.

Что дальше она говорила, было не интересно. А через полчаса он шепотом мне сказал: "Ты понимаешь, не в пять часов и не послезавтра, а завтра, в три часа. Ах, ты что-нибудь понимаешь? Ты смыслишь хоть что-нибудь?"

А мне откуда же это понимать? Ничего я не смыслю в любви!

...И сидели они на берегу Невы. Ночь была ясная, и свежий воздух немного охлаждал горячие виски. Ее крохотная ручка затерялась в его руке, а другой он ее обнял. Их щеки касались друг друга, и они смотрели на Неву. Там медленно колебались отражения огней, среди которых скользила маленькая лодка. Он говорил: "Знаешь ли, Римма, как я тебя люблю?" Ее голос был свежий и бархатный. Такой голос он слышит впервые. И он еще крепче прижал ее к себе. Она смеялась. Такой смех трудно забыть, он опьяняет и гонит по своим бурным волнам. Нет сил. Нет воли. И желаний нет. Только слушать ее. Ах, Римма, Рим-м-ма!

Он погиб, он не выдержит, мой дорогой друг!

"Ну, пойми, - я ему говорю, - мы тоже когда-то любили, т.е. будем любить. Но неужели это должно обязательно сопровождаться громом и молнией и - вот конец света. Что было бы, если бы все люди были подвержены этой твоей участи. Это стало бы мировым бедствием. Матери спрашивали бы друг друга: "Вашему сыну двадцать два года? Ах, несчастный! Через полгода!"

И мне самому становится печально. И как-то грустно вспоминать детство. И я стараюсь на него не смотреть. Я аккуратно прикладываю холодный компресс и щупаю пульс. Но ничто, ничто ему не помогает!

Я читал свой рассказ старшекурсникам в общежитии, где я жил. Успех превзошел все мои ожидания. Надо было знать то время, когда он писался. О любви говорить и писать было не принято. Это была запретная тема. Недаром, всякий раз, когда в комнате общежития появлялся новый человек, Юрий Прокофьев, студент 5 курса, неизменно просил: "Иес, (это была моя кличка, составленная из моих инициалов), - прочти нам рассказ. Я читал и никогда не уставал читать его ребятам курса или вообще посторонним людям. Самому же герою рассказа, Лене Демченко, я, кажется, никогда этот рассказ не читал.

Однажды, по настоянию друзей, я послал рассказ Коpнею Чуковскому. Он тогда находился в доме отдыха творческих работников под Ленинградом, где-то под Петергофом или Пушкином, точно не помню. С нетерпением я стал ждать ответа. Но ответа не было. Прошла неделя, другая, ответа нет. По совету друзей, которые были в курсе дела, я решил поехать к Чуковскому сам. Адрес было нетрудно узнать. Приехал. Мне показали на высокого пожилого человека, очень подвижного, с усами, который прогуливался один по дорожке сада. Я подошел, представился.

- Как, Вы не получили моего ответа? - спросил он, - я отправил Вам рассказ с моими замечаниями, но хорошо, что Вы приехали, у меня есть полчаса "мертвого часа", и мы можем с Вами поговорить. По ходу разговора я спросил его, над чем он сейчас работает и где ему лучше всего пишется. На последний вопрос он ответил, что в Крыму ему пишется лучше всего. Я помню, что тогда я подумал: губа не дура... Мы с ним прогуливались. Он интересовался моей учебой, бытом.

Когда я приехал домой, в общежитии меня ожидал пакет от Чуковского. Там был мой рукописный рассказ с пометками Чуковского. Одна из пометок: "неграмотно, но хорошо!". В конце Чуковский написал пространную рецензию, суть которой заключается в том, что концовка очень хороша, особенно, что любовь, как конец света, что "рассказ, хотя и беспомощный, но милый".

Через несколько дней, помню, ко мне в местной столовой подошел один молодой человек и передал мне привет от Корнея Ивановича Чуковского. Конечно, было приятно получить привет от маститого литератора.

На этом я закончил свои литературные упражнения и занялся делами более материальными.

Назад – К содержанию – Далее