НИКИТА ТОЛСТОЙ

В университете существовала военная кафедра, и почти все население мужского пола в обязательном порядке было приписано к этой кафедре. Помимо аудиторных занятий в течение учебного года, летом, как это водится, были летние лагеря. Всего их было два. Но я расскажу только о последнем лагерном сборе. Мы были артиллеристами, точнее зенитчиками, уже почти лейтенантами, и нам предстояло показать себя командирами и хоть раз в жизни пострелять. Материальную часть мы изучали дома, а вот реально стрелять из зенитного орудия мы должны были здесь, в Ораниенбауме, на берегу Финского залива, где находился наш лагерь.

Мы были на 2 курсе, и нас определили командирами взводов. В каждом взводе было по 10 -15 человек, фактически это были не взводы, а отделения. Солдатами были студенты 1 курса, которые проходили первый лагерный сбор.

Мне попался "нестроевой" взвод. Солдатами были нестроевики, и это было видно с первого взгляда, когда они выстраивались в ряд. Там были разные: толстые, с отвислыми животами, худые, с гусиными шеями. Как правило, они плохо слушались команды, одеты неопрятно, ремень был не туго натянут и отвисал, и мне приходилось выслушивать замечания от командиров. Но это были нестроевики. Что с них спросишь?

Солдатом в моем взводе был Никита, сын писателя Алексея Толстого и главный герой одной из его книг "Детство Никиты". Мы с ним подружились и в свободное от занятий время часто беседовали. Он рассказывал о быте писателя, о его нравах. По словам Никиты часто у них дома бывали Зощенко, Шишков и другие, что не бывало дня, чтоб за обедом в их доме, по его словам, было меньше 12 человек. Я его слушал и верил всему, что он рассказывал. Сам Никита был высоким, худым парнем, но ничего "нестроевого" у него я не заметил.

Однажды я намекнул Никите, что неплохо бы на выходной пригласить его папу навестить его. Он согласился, и в один из выходных дней к нам в часть пожаловали Алексей Толстой, его жена, мать Никиты и писатель Шишков, с творчеством которого я был знаком по книге "Угрюм река". После обеда собралась вся воинская часть, расположилась перед сценой. Первым выступил Шишков. Я его видел впервые. Лицо его мне запомнилось. Оно было очень морщинистое, под глазами огромные мешки, на лбу глубокие морщины, нос со среднюю картофелину. Он прочел нам свой рассказ на антирелигиозную тему, что-то о попе с попадьей. Затем его сменил Толстой. Он вышел на сцену крайне раскованно. Схватил стул, поставил его на середину сцены, грузно сел, положил ногу на ногу и без всякой подготовки начал рассказывать о своей поездке в Париж. В то время встретить человека, побывавшего за границей, можно было крайне редко. Поэтому рассказ Толстого нас сильно увлек и вызвал живой интерес.

С Никитой в университете мы больше не встречались. Но беседы с ним, по-видимому, оставили в моей душе глубокий след на всю жизнь.

Много лет спустя я был в командировке в Ленинграде, в Государственном Оптическом Институте. В то время это была закрытая организация, и вход, естественно, был только по пропускам. Я выписал пропуск и собрался было войти на территорию института, но обратил внимание на одно большое объявление, которое висело у проходной. Там извещалось, что в этот день, в 12 часов, состоится защита докторской диссертации Никиты Алексеевича Толстого. В это время в проходной у окошка бюро пропусков выписывал пропуск человек, очень солидный на вид, по-видимому профессор, и я догадался, что это не кто иной, как оппонент, приехавший на защиту диссертации из другого города, скорее всего из Москвы. Встретить его вышел человек, явно схожий с Никитой. Это был долговязый субъект очень неряшливый на вид, сутулый, с мутным взором завзятого алкоголика.

Неужели это Никита? Прошло как-никак 40 лет с последней нашей встречи. Неудивительно, что Никита так изменился. Я был весьма огорчен, но все же решил пойти на защиту. Я сел в конференц-зале сзади и стал созерцать окружающее. Шла подготовка, развешивались плакаты. Я нигде не видел Никиту. Вот защита началась. Зачитаны анкетные данные, предоставляется слово соискателю. И тут поднимается совсем другой, довольно грузный человек, с палочкой в руке, заметно хромая. Лицо гладкое, красивое. Вот каким стал Никита Толстой! А вовсе не тот гражданин, что вышел встречать оппонента в проходную института.

Диссертация была посвящена теории люминесцентных явлений. Никита говорил сочным русским языком, спокойно прохаживаясь, прихрамывая, вдоль всего ряда плакатов. Защита прошла блестяще. Я был взволнован и горд за него. Мне было приятно, что я вновь обрел "своего" Никиту и тот его образ, который сложился у меня во время моего знакомства с ним.

Мне хотелось к нему подойти, напомнить о себе, поздравить, но я не решился. Никита был занят гостями и, вероятно, предстоящим банкетом.

Через несколько лет мне довелось видеть и слышать Никиту Толстого. Я часто бывал в Ленинграде в командировках и каждый раз искал встречи с ним. Но безрезультатно. Лишь однажды я попал на его лекцию в Большой физической аудитории. Я сверху тихо зашел во время лекции. Это допускалось. Когда я его увидел и, главное, услышал, мое сердце переполнилось гордостью за него. Какая речь! Какая логика! Признаться, я подобных лекций не слышал. Когда я спустился вниз в преподавательскую, его уже не было. Он исчез. Какая досада!

И все же однажды мне удалось с ним поговорить. Это было уже недавно. Будучи в Ленинграде, я узнал его телефон и позвонил. Он взял трубку. Я представился, помнит ли он? Он долго вспоминал. «Ах, это тот беленький? Помню, помню...» Но он встретиться не предложил. Поговорили немного, и на том разговор закончили.

Назад – К содержанию – Далее